Что касается сущности рабства, то основной тенденцией рабского мышления является «объективизм» (обратное — «субъективизм»). Объективизм — это смещение мышления от субъективного «Я» в сторону объективного «не-я». Человек как бы становится «не в себе», оценивает всё и вся не со своих позиций, а со сторонних, внешних, объективных. Эта тенденция — порождение рабско-милитаристской истории России. Рабу (крепостному) и военному запрещено иметь своё «Я», он должен мыслить со стороны хозяина, коллектива, подразделения, окружения, страны и т. д. Диспозитивные хочу, нравится раба должны быть нейтрализованы, он живёт в императивных надо, должен. А это означает исчезновение человека, как субъекта оценки, т. е. представителя культуры, которая основывается на системе ценностей. Безоценочность, стертость желаний «хоронит» и их производные — творческий интерес, любовь. Также объективизм означает десистематизацию мышления — из радиального (от «Я») оно становится беспорядочным, случайным. С объективных позиций любое явление может оцениваться двояко — и так и эдак, и только субъективная оценка от «Я» создает определенность, однозначность, в конечном итоге — волю к достижению желаемого. У раба воля, как и само желание, в основном отсутствует.

Маркером рабского мышления является, например, хамство. Причина простая — раб культуры не имеет, вот и хамит. Такая форма хамства как мат свидетельствует о рабских запретах на выражение эмоций (всё субъективное рабу запрещено). Эмоции имеют закон сохранения, поэтому, если не выражаются в момент возникновения, то они скапливаются и сублимируются в виде неадекватных прорывов в «разрешенную» лазейку — совершенно не относящуюся к делу сексуально-генитальную тему, максимально охамленную.

Забавной демонстрацией сохранения рабского мышления при появлении внешней свободы является такое комичное явление, как «новые русские». Формально они свободны, но желания-то у них не сформированы! На что ориентироваться? Раб ориентируется на внешние приоритеты, вот и направлены все действия, приобретения «нового русского» на удовлетворение внешнего взгляда (а не своего), отсюда нелепые и анекдотичные т. н. «понты» — российский вариант рабского тщеславия.

Кроме алкоголизма, рабству сопутствует и другая вечная российская проблема — воровство. Вора определить легко даже в высших эшелонах власти: если человек слишком проповедует альтруизм, живёт как бы ради других, радеет о народном благе (а не о себе и не о других конкретных людях), общественной пользе, то он либо вор, либо потенциальный вор. Внешние приоритеты, рабская стертость субъектвиного «Я» приводит к тому, что никакого барьера для раба между своим и не своим не существует. Он вольготно чувствует себя в не своём (общем, народном)  — оно для него самое «своё» и есть. Поэтому присвоение чужого происходит автоматически, как бы «на благо народа», даже и не рефлексируется, что это обыкновенное воровство. И если, не дай бог, такой начальник попадется и ему какие-нибудь следователи назовут вещи своими именами, то это приводит к шоку, инфарктам и прочим кризисным проявлениям — его монолитный мир, где всё вокруг народное, слитым с «моё», рухнул.

Больше всего люди ненавидят в других людях собственные недостатки и предрасположенности. Поэтому носители рабского мышления люто презирают алкоголиков, несмотря на то, что сами являются либо потенциальными, либо сложившимися алкоголиками. Это прорывается и в извечной «борьбе» с алкоголиками (вместо борьбы с алкоголизмом, что значительно проще, но уничтожает многие мифы —  например, в установившейся традиции бить бомжей. Тут еще примешивается и то, что бомж в рабском понятии — единственное существо ниже раба по статусу. Кроме того, бомж — это «дизертир», сбежавший из системы («А мы тут должны вечно корячиться!..») Никто за бомжа не накажет — вокруг такие же рабы, которые относятся к бомжам так же. Раб без плетки (а ценностных ограничителей, т. е. культуры у него нет по определению) превращается в палача. Потому в России бьют бомжей, чтобы если не убить, то уж покалечить обязательно, до хруста хрящей и костей, чтобы в крови захрипел и захлебнулся…

К проявлениям рабского мышления относится и традиционная зависть. Для раба хозяйское значительнее собственного, внешнее — внутреннего, общественное — личного, социальное — индивидуального и т. п. Чужие достижения и неудачи для него более значимы, чем свои, что и приводит к парадигме: главное — что у соседа корова сдохла, а не своя отелилась...

«Объективизму» — доминирующей тенденции рабского мышления, часто сопутствуют еще и другие, более или менее выраженные тенденции: дистанцированность (обратное — непосредственность); детерминизм (обратное — релятивизм); негативизм (обратное — позитивизм).

«Дистанцированность» — это нарушение отношений, при котором отсутствует прямая связь, непосредственный доклад друг другу о своих оценках и желаниях. Порой обычные слова хочу и нравится в дистанцированных семьях не произносятся вообще и даже считаются проявлением безнравственности. Например, нормальное выражение желания «Я хочу чаю» у дистанцированных выглядит как «что-то ТЫ давно за мной не ухаживал, не принес бы ТЫ чаю». Вместо рассказа о себе, дистанцированные постоянно пытаются проникнуть в собеседника, навязать ему вину («давно не ухаживал») и, как только собеседник вину почувствовал, манипулировать, управлять им («принеси чаю»). Т. е. дистанцированность — это еще и манипулятивность, деструктивная схема отношений.

Особенностью дистанцирования является его обязательное присутствие в семьях, где есть наркозависимый, алкоголик. Дистанцированность — это и есть та эстафета, тот нематериальный «ген», который передается из поколения в поколение, создавая семейную преемственность алкоголизма.

Одним из проявлений дистанцированности в российском обществе является магия поиска виновных при борьбе с какими-то недостатками. Существует миф, что определение и наказание виноватого радикально исправляет проблему. На самом деле «вина» — категория выдуманная, искусственная. Срабатывает только, если удалось ее навязать, и то весьма субъективно, временно и ограниченно, работает как плетка исключительно в деструктивной рабской среде.

Еще одна устойчивая тенденция, свойственная российской рабской традиции, это «детерминизм» — иерархичность отношений и причинность мышления. Детерминистское мировоззрение таково: во главе общества должен быть какой-то царь, и все явления природу имеют одну первопричину. Это милитаристская тенденция мышления, адекватная военной среде. В животном мире по иерархичной организации живут, например, павианы саванны, где мало пищи и много врагов, от которых надо постоянно обороняться. А вот какие-нибудь макаки, живущие в комфортных условиях джунглей, где много пищи и нет врагов, живут по противоположной — релятивисткой, плоской, свободной организации, где каждый может принимать на себя любые роли и нет «начальников».

Устойчивый детерминизм россиян заставляет неизменно творить холуйские иерархии (как заметил известный своими афоризмами В.Черномырдин: «Что бы мы ни делали, а всё получается КПСС»), в мирных условиях заниматься гарнизоно-строительством, что неадекватно и разрушительно, само по себе провоцирует форс-мажор — кризисы, голод, войны, что потом еще больше подстегивает милитаристскую самоорганизацию, которая, опять же, становится разрушительной в мирных комфортных условиях, творит очередной форс-мажор… и так по кругу, по дурной бесконечности.

Например, сейчас опять выстроилась практически незамеченной (детерминизм, как и другие тенденции отношений изнутри не рефлексируются), очередная государственная пирамида: все ветви власти, политики, бизнеса, СМИ, науки, искусства, церкви сложились в единую иерархию-пирамиду. Кто не встроился, тот чужой, враг, на вымирание. Рабское выстраивание происходит на всех уровнях и во всех уголках России (что продемонстрировали, например, события в станице Кущевской Краснодарского края). Дальше вырисовывается знакомая сталинско-гитлеровская перспектива: «пирамида» холуёв, будучи неадекватной мирным условиям, творит кризис, возможно с голодомором или его угрозой; запуганный народ дает карт-бланш очередному «спасителю нации» на мобилизационную экономику и репрессии, как метод добывания средств на модернизацию (так, наверное, будет теперь называться «индустриализация»), и дешевой рабсилы; в условиях мобилизации «пирамида» становится адекватна и выдает несомненные успехи… Потом, правда, на успехах она не продержится, начнет провоцировать, как и в прошлый раз, большую войну, в которой народ страдает, но Система (точнее — имперская антисистема) поднимается на недосягаемую высоту.

Справедливости ради следует заметить, что не залипшая детерминистская, а подвижная система отношений была в Киевской Руси, в Новгороде, до завоевания их империей и установления статичной имперской «вертикали». В военное время призывался на командование князь, а в мирное время «вертикаль» распускалась и правило народное вече. Эта динамичная система и называлась русской «соборностью» — умением собираться в минуту опасности и расходиться, когда опасность миновала, чтобы не уподоблять свою жизнь тюрьме и казарме и не искать «врагов», не провоцировать новую войну для собственной адекватности. В будущем, после уничтожения империи, Россия, несомненно, вернется к динамической «соборной» системе, где каждый народ, каждая культура сможет жить не по единому имперскому уставу, спущенному сверху, а по своим законам, как это было в доимперской Руси — каждый регион жил по своим «правдам». По большому счету, родина для человека — это место, где, где он может жить по своему пониманию справедливости, по законам, соответствующим ценностям своей культуры. Сбрасывание имперского рабства означает возвращение себе родины. А рабы родины (как и культуры, ценностей) не имеют, им родину заменяет территория, государство, карающая и вознаграждающая длань начальника...

На личном уровне детерминизм проявляется в точно такой же неадекватности и разрушительности, как на государственном. Например — в семье, построенной по принципам домостроя, существующей как бивуак, военный лагерь, напряженно готовый сражаться с несуществующими трудностями.

Холуйская детерминистская преданность, которая часто подается как надежное единство (единство «Единой России» — из этой серии), на самом деле очень легко разрушается. Человек с детерминированным мышлением всегда потенциальный предатель, ибо он предан не начальнику лично, а его должности, положению в иерархии. Встанет на его место другой — вчерашний обожаемый начальник легко оказывается во врагах.

Например, во времена Второй Мировой войны, американцы были шокированы поведением пленных японцев: будучи, вроде бы, врожденными героическими самураями, слепо преданными командиру и готовыми умереть за родину камикадзе, они, попав в американский плен, предавали своих направо и налево, выкладывали всё подряд, что у них даже и не спрашивали. На самом деле всё объясняется довольно просто: для человека с рабским, холуйским детерминированным мышлением сменился начальник-иерарх, теперь, раз японец в плену, начальником стал американец, вот он ему так же преданно и служит. Такие же коллизии и разочарования традиционны для российского общества и для его «вертикали»…

Еще одна характерная тенденция мышления в рабском наборе — это «негативизм». В норме адекватный человек ориентируется в одинаковой степени как на положительные, так и на отрицательные ценности — к одним притягивается, от других отталкивается. Негативист же видит в основном отрицательные, отталкиваемые ценности, т. е. только плохое. Вся жизнь его превращается в борьбу со злом. Он находится в мифе, что, мол, поборет очередные трудности и наступит счастье, а оно не наступает, поскольку бороться за счастье невозможно, за него не борются, к нему притягиваются. Потому максимум, чего может достигнуть негативист — нулевого состояния, отсутствия отрицательного, что не означает присутствия положительного. Именно в этом состояла одна из ошибок коммунистов — их парадигма «бороться за светлое будущее» есть негативистский нонсенс. Борьба, какой бы она ни  была героической, ни к чему положительному не ведет.

Пример негативизма на личном уровне, как и демонстрацию закономерного итога жизни негативиста, дает литературный пример героя-борца Павки Корчагина из книги «Как закалялась сталь» Н. Островского. А на общественном уровне показательна сама история страны, так и не поборовшей «отдельные недостатки», и ее сегодняшняя реальность, в которой присутствует всё та же борьба, но с другой риторикой. Скажем, нынешнее российское законотворчество почти на 100% негативистское: законы в основном принимаются ограничивающие, заставляющие, наказующие, принуждающие, запрещающие. Позитивный блок, состоящий не в подавлении, а в разрешении, стимуляции, поддержке почти отсутствует. Коммунистическая негативистская парадигма священной борьбы всех со всем на свете никуда не делась, только сменила личину — все российские «думы» по сути являются комитетами по борьбе. Опять свистит рабская плетка, декларирующая, что она загонит всё стадо в рай. Законодатель с рабским мышлением думает, что законотворчество — это искусство придумывания наказаний, насаждение страха, т. е. террор. Мол, достаточно правильно направить хлыст и стадо пойдет куда надо. Самая популярная плетка сегодня — это деньги. Угроза экономической дезадаптации, удар по кошельку сегодня является, наверное, самым эффективным методом насаждения страха, т. е. террора. В этом нет ничего нового: Россия просто берет очередное новомодное веяние и утилизует в рабскую плетку. От перемены плеток рабство не меняется, но вдохновение появляется — новые мифы, новое «светлое будущее», новые стимулы бегать от плети.

На самом деле путем террора, строительства стен, запоров, заборов и запрещений можно построить только и только тюрьму — российский вариант «правового государства». Есть закон сохранения деструктивности, по которому посеянная разрушительность (а террор безусловно является проявлением разрушительности) никуда не девается, возвращается рано или поздно обратно в другом виде, скажем, в виде ответного террора, революций, бунтов, девиантного поведения и т. п.

Что касается проявлений негативизма на личном уровне, то себе негативист выстраивает точно такую же невыносимую «тюрьму», огороженную частоколом запрещений и ограничений, вечной борьбы, не задумываясь над вопросом: если борешься сам с собой, то кто в итоге оказывается проигравшим?..

Все рабские тенденции — объективизм, дистанцированность, детерминизм, негативизм и другие, довольно несложно корректируются в ходе идеоанализа, целью которого является не полное уничтожение этих тенденций, а приведение их в подвижную смену с противоположными тенденциями: объективизм —  с субъективзмом, дистанцированность — с непосредственностью, детерминизм — с релятивизмом, негативизм — с позитивизмом. Именно такое подвижное мышление, динамическая система отношений конструктивна и адекватна меняющимся условиям существования, не говоря уж о том, что она отлечивает от многих проблем, неврозов, расстройств, болезней, зависимостей, провоцируемых всё той же косностью и деструктивностью рабского мышления. Но, к сожалению, рабство в России не осознается, вытесняется из обсуждения, нет самой постановки проблемы, нет антирабского дискурса. Обращаются к идеокоррекции, в ходе которой рабство выясняется и исправляется, когда уже шарахнет здоровье или другие тяжкие расстройства. Тотальная проблема, имеющая вид пандемии, и требующая масштабного вмешательства, никак не рефексируется, «лечится» у единиц, локально и маргинально, на уровне экпериментирования.

Отношение в России к либералам отрицательно по той причине, что и свобода тут злокачественная — свобода от функциональных обязанностей. Точно такая же свобода, как свобода раковых клеток, бесполезных по отношению друг к другу. Вроде бы свобода, но на самом деле обрачивающаяся обреченным рабством, зависимостью от питания (халявного) и тех, кто его распределяет (вертикали власти).
Чисто человеческая свобода — свобода творчества, т. е. стремления к новому и сотворения нового. В здоровой системе она абсолютно не конфликтует с функциональностью и полезностью, но в антисистеме превращается в жупел, а ее носители, как минимум, — в «лишних людей».

Исследуя проблему рабства, нужно со всей отчетливостью понимать, что для обладателя рабских тенденций мышления рабство комфортно, а свобода выглядит пугающе, сам переход на свободное динамичное существования весьма болезнен (в том числе и методом искусственной идеокоррекции), переоценка ценностей причиняет нравственные страдания. Рабство дает привычную надежность (пусть мифическую), ощущение стабильности (пусть временной), гарантии (пусть мизерные и мнимые), надежду на светлое будущее (пусть и неисполнимую). И еще рабство освобождает от ответственности — перекладывает ее на начальников, на Систему. Также мечта раба — халява, выслуженное незаработанное вознаграждение. Перед этими рабскими сокровищами изначально совершенно несущественно выглядит набор свободного человека:
— мотивированного не убегать от труда, а наоборот, стремящегося к творческому труду;
— нацеленного не выискивать халявы, а зарабатывать функциональной пользой;
— нести ответственность за всё самому; 
— стремиться не к удовлетворению потребностей, а актуализации ценностей, стремящихся к нематериальному нераздельному набору — свободе, любви, творчеству, счастью…

Ну и виде бонуса к здоровью ментальному прилагается здоровье физическое, т. к. болезнь — это всегда воплощение какой-то идейной деструктивности человека, а раз ее нет, то и болезнь уходит. Тем не менее, всё это меркнет перед рабскими удовольствиями, потому, может быть, такой проблемы и нет, и трогать ее действительно не стоит? Рабство и теперь живее всех живых, наше знанье, сила и оружие?                          

© 2011 Юрий Кузнецов